Капитан Сорвиголова - Страница 60

Однажды на ферму Блесбукфонтейн прибыл кавалерийский отряд в составе двух сотен уланов. Ферма эта представляла собой группу построек, в которых нашли приют около десяти бурских семей.

Эти патриархальные жилища были воплощением сельского покоя и скромного достатка тех, кто на протяжении более полувека обрабатывал здешнюю землю и разводил скот. День за днем буры трудились не покладая рук, создавая и совершенствуя свой маленький мир. Здесь, возможно, в будущем возникло бы и более крупное поселение или городок. Рождались и подрастали дети, складывались новые семьи, которые селились в новых домах, построенных рядом со старыми, – словно новые ветви, отрастающие от старого крепкого ствола.

Обитатели Блесбукфонтейна знали светлую радость вознагражденного труда и блаженство отдыха и покоя в семейном кругу.

И вот все это, казавшееся таким нерушимым и надежным, рухнуло. Ураган войны, пронесшийся над этим мирным уголком, унес всех, кто мог сражаться, оставив без защиты и опоры слабых и больных обитателей фермы. Из двадцати шести мужчин Блесбукфонтейна на ферме остался только столетний слепой старик, с трудом добиравшийся до своей скамейки на солнцепеке, да несколько мальчишек не старше десяти лет.

Остальное население фермы состояло из женщин: девяностолетней матери-прародительницы всего этого клана, ее дочерей, внучек и правнучек, то есть матерей, сестер и дочерей буров-солдат.

И однажды обитатели фермы – их было в то время около семидесяти – услыхали резкие звуки трубы и поступь кавалерийских лошадей. Уланы, бряцая оружием, вихрем ворвались на просторный двор фермы. Во главе отряда гарцевал майор Колвилл. Рядом с ним ехал сержант, впереди – два сигнальщика-трубача.

– Хозяина ко мне! Где хозяин? – выкрикнул сержант.

На пороге показался столетний бур, которого вела белокурая девчушка лет шести.

– Я здесь, – с достоинством произнес старик. – Что вам угодно?

– Огласите распоряжение! – сухо бросил майор.

Сержант извлек из-за обшлага мундира бумагу, развернул ее и приступил к чтению, отчеканивая каждое слово:

– Именем Ее Величества королевы и по приказу его превосходительства лорда Робертса всем лицам, проживающим в этой усадьбе, предписывается немедленно покинуть ее. Всякие попытки сопротивления будут наказаны смертью.

Спрятав документ, сержант объявил:

– Вам дается пять минут на сборы.

Ошеломленный старец устремил невидящий взор туда, откуда исходил голос, объявивший приговор ему и его семье. Ему почудилось, что он недослышал и оттого не понял сути приказа. Старый бур простер к пришельцам костлявые руки, а его высохшие губы беззвучно зашевелились.

– Дедушка, – заплакав, пролепетала девчушка, – этот человек говорит: нам надо уйти отсюда.

– Уйти?! – недоуменно пробормотал старик.

– Именно! – со злобой выкрикнул майор. – Вон отсюда, змеиное отродье, иначе мы зажарим вас живьем в этой норе!

Из столовой выбежали женщины, прятавшиеся там из страха перед оккупантами, и окружили кавалеристов, умоляя их сжалиться; с душераздирающими воплями они протягивали к ним грудных детей, которых завоеватели хотели лишить крова и пищи.

Хохоча, бандиты вздернули на дыбы лошадей и, опрокинув ближайших женщин, принялись их топтать.

Послышались вопли ужаса и боли. На земле остался младенец с раздробленной головкой, а его мать упала без чувств возле невинной жертвы карателей.

Майор взглянул на часы и невозмутимо процедил сквозь зубы:

– В вашем распоряжении осталось четыре минуты.

Тогда к майору приблизился старый бур. Догадавшись по тону Колвилла, что командует здесь он, иссохший старец склонился перед англичанином.

– Если бы речь шла обо мне, – проговорил он, – я бы не стал ни о чем просить. Я бы сказал: возьмите мой старый скелет и делайте с ним что угодно… Но ведь женщины и дети ни в чем перед вами не виноваты! Пощадите их ради всего святого… Пощадите, умоляю вас!

– Осталось три минуты! – прервал его майор. – Вы понапрасну теряете время: приказы королевы и верховного командования в нашей армии исполняются беспрекословно.

– Не может быть, чтобы ваша королева приказала истреблять беззащитных людей! Она ведь тоже женщина и мать… Никогда еще я не склонялся перед человеком – только перед Богом, который и у нас, и у вас – один… А теперь умоляю на коленях: сжальтесь, сжальтесь над ними!..

С этими словами седобородый старец рухнул на колени, простирая к майору дрожащие руки. Из его незрячих глаз брызнули слезы. Несколько солдат, чьи сердца еще не совсем очерствели, отвернулись, но у остальных эта сцена вызвала только взрыв хохота.

Майор не произнес ни слова. Он неторопливо высвободил ногу из левого стремени, у которого по-прежнему стоял на коленях старик, и нанес ему страшный удар каблуком сапога в лицо.

Старый бур свалился рядом с тельцем мертвого младенца. Из рассеченных ударом губ и носа патриарха хлестала кровь.

Двор огласился негодующими воплями женщин:

– Проклятые палачи!.. Убийцы детей и стариков!..

А Колвилл смеялся, откидывая голову, полагая, видимо, что выкинул отменную шутку. Потом, снова взглянув на часы и небрежно вернув их в карман, он заметил:

– Четыре минуты уже истекли.

Минутой больше или меньше – для несчастных, которые знали, что все мгновенья их жизни сочтены, это уже не имело никакого значения.

Женщины вновь окружили улан. Бледные от негодования и ненависти, они стали поносить солдат, грозя им кулаками, некоторые даже порывались их бить.

Кавалеристы отвечали хохотом, площадными ругательствами и казарменными шуточками.